Сергей Юрский: Нельзя от врача требовать чуда, не помогая ему
|
Народный артист России Сергей Юрский называет себя профессиональным пациентом. Над ним даже друзья подсмеиваются: он выступал на гастролях более чем в 200 городах разных стран, и не было ни одного, где бы не лечился. Но Юрский не производит впечатления больного человека и по-прежнему активно работает на сцене. Так что усилия врачей не оказались тщетными.
- Сергей Юрьевич, вы видели в жизни много докторов. Назовите хотя бы некоторых. - Я ведь еще и дружу с ними, хотя чаще это не те врачи, которые меня лечили. Знаком с менталитетом и юмором врачей, они идеально выражены у моего друга - замечательного хирурга и выдающегося писателя Юрия Крелина. Недавно он перенес тяжелую операцию, но и как врач, и как пациент полон чувства жизни. На моих глазах этот доктор спасал очень многих, и мужество, которое он проявляет, сам став пациентом, меня потрясает. Когда говорят о домашней, семейной медицине, я вспоминаю детство, 40-е годы. Никогда не забуду московского доктора Витковского, который тогда меня лечил. От этого человека исходила надежность. Пусть мне было больно и плохо, но, когда он приходил, возникала твердая уверенность, что все быстро пройдет. - Он был семейным врачом? - Просто нормальным врачом из поликлиники, но в те времена еще сохранялись остатки стиля земской медицины. Были врачи, которые меня спасали, оперировали, например ленинградский профессор Виноградов, вылечивший меня от тяжелого перелома, осложненного остеомиелитом. Есть врачи, к которым я хожу регулярно и которых лично очень люблю. По поводу глаукомы много лет лечусь у своего постоянного доктора - врача московской городской глазной больницы Елены Николаевны Паниной. Ее работа вызывает у меня восхищение. Наталья Александровна Сальникова - мой постоянный стоматолог, ее я знал еще по "неотложке", когда она лечила зубную боль у моей маленькой тогда дочки. Теперь этот изумительный доктор работает заведующей стоматологическим отделением поликлиники Большого театра. Она мне не изменяет, и я ей тоже. По поводу очень тяжелых многолетних страданий я лечился в Израиле, на Мертвом море, в клинике доктора Михаила Ривкина. Кроме того, что это коммерческая клиника, это клиника врачей, которые любят и умеют вылечивать. Я вспоминаю их с глубокой благодарностью, хотя им не удалось меня вылечить, потому что Мертвое море помогает, если его не покидать. Но остались замечательные отношения с этими врачами, они показали мне, что я могу жить без мук моих болезней хотя бы какое-то время. В Москве нашелся молодой доктор Дмитрий Николаевич Кушкин, и он взялся меня лечить, проникнув в мои беды, найдя то, что именно мне было нужно. - Индивидуальный подход к пациенту? - Он самый. Не буду рассказывать его секреты, скажу только, что наши с ним занятия, сначала больничные, а потом домашние, амбулаторные, привели к тому, что мое состояние стабилизировалось. Он заставлял меня лечиться по 5-6 часов в день в течение нескольких месяцев, ввел меня в форму, после чего осенью прошлого года я выдержал 45-дневные гастроли в США, проехав 44 тыс. км. Похвастаюсь тем, что был пациентом академика Евгения Ивановича Чазова и лежал в его клинике. Могу продолжить перечислять своих врачей, но тем самым я обнародую свою медицинскую карту, чего мне не хотелось бы делать. - Вы известны не только как выдающийся актер и режиссер, но и как талантливый писатель, автор семи книг прозы и поэзии. В своем литературном творчестве вы не обходите вниманием и врачей... -У меня есть стихи о докторе Григории Львовиче Гришине, с которым мы много лет поддерживаем отношения врача и пациента, и вместе с тем дружим. В моих художественных произведениях упоминается доктор Сальникова, о которой я уже говорил. О своих сестрорецких докторах я написал пьесу-пародию на Шекспира "Канделис". Канделис - это фамилия доктора, заведующего отделением, который меня лечил. - Вам везло на хороших врачей. Но вы наверняка знаете, что наша медицина далеко не идеальна... - Я не понаслышке знаком с ужасами нашей медицины. В свое время в Питере мне довелось после операции лежать и в больничной палате на 25 человек, и в коридоре. Наша медицина бедна, все доктора, которых я упомянул, - подвижники. Но я встречал и докторов-рвачей, спекулирующих своей профессией. Знаю форму, по которой это нынче происходит, - врач становится агентом фармацевтической фирмы, при этом он может забыть Клятву Гиппократа и все, чему его учили. Я вижу проникновение в медицину липы в виде различных биодобавок - полупищевых, полуфармацевтических, полупроверенных, полунепроверенных, а иногда просто пустышек. Я вижу, какими дорогими стали лекарства... - Но ведь бесплатной медицины не бывает... - Да, с этой фразы начинается, а потом постепенно идет к другому - настоящая медицина должна стоить дорого, пациенту надо раскошелиться. И люди простодушно в это верят. Идут ссылки на Запад, а я ведь и там болел. Никогда не забуду, как я, очень больной, с высокой температурой, в ужасном состоянии (а ведь работать надо!) был приведен в совершенно обычную поликлинику в шотландском городе Глазго. Не скажу, что она блистала чистотой, да и в очереди у кабинета доктора мне пришлось провести около часа. Переводчик объяснил, что артисту надо выступать, но врач особо в это не вникал - он понимал, что перед ним больной человек, который нуждается в помощи. Доктор выписал мне какие-то препараты, я показал ему свою медицинскую страховку. На это он только махнул рукой. Сестра принесла лекарство. "Сколько я должен?" - "Ничего не надо". Я со своей страховкой еще сунулся к кому-то в поликлинике - везде был ответ: "Да ладно, не операция же". Я увидел простое человеческое отношение к больному, которое, к великому сожалению, постепенно исчезает в моей родной стране. Все чаще больным приходится слышать: "Деньги вперед!". Так что песнь о медицине не должна быть восторжененно-торжественной. Но я сперва сказал о моих друзьях-врачах и о докторах, которые мне помогли. Да, у нас есть талантливые медики, но сама система двигается в очень опасном направлении. - Однако в то же время медицина развивается, появляются новые методы диагностики и лечения... - И в этом тоже есть свои минусы. Скажем, американская медицина, которая находится на высочайшем уровне, все больше технологизируется, становясь дороже с каждым годом. Доктора там - очень обеспеченные люди, но они отрываются от больного, отгораживаются аппаратурой. Человеческого контакта все меньше. Об этом очень многие говорят в Соединенных Штатах, обращая особое внимание на докторов - выходцев из нашей страны, привыкших осматривать, щупать больного и ставить диагноз на основании не только показаний приборов, но и собственных наблюдений. Медицина может быть искусством, и она в определенные эпохи им являлась. А теперь она имеет шанс стать технологией. Не исключено, что в будущем, пусть отдаленном, может появиться поликлиника без врачей. Человек, как только туда придет, сунет руку в какой-то аппарат, который мгновенно сделает все замеры. В другой комнате ему автоматически сделают все необходимые инъекции... - Жутко даже представить такое... - Но вы же не сказали: "Ладно придумывать-то". Пусть такое пока чуть фантастично, но тенденция к этому есть. Медицина исчезает как искусство, где врачи, как актеры, проявляли свой талант. Но нынешняя российская медицина имеет шанс найти баланс между искусством и технологией. Этому балансу мешает бедность врачей, вынуждающая их брать на себя высокие нагрузки. Даже Иисус Христос выматывался и, когда к нему приставали и хватали за полу, призывая спасти близкого человека, говорил, что не может вылечить всех. Нельзя требовать от врача непрерывного чуда, не помогая ему. Исчезает высокий класс медсестер, очень малооплачиваемой профессии. Трудно найти теперь в больницах нянечек и санитарок. Поэтому наши таланты могут сильно переутомиться, наши не таланты сделают свою работу обманом, а в медицине обман - это смерть. - В вашей последней книге "Игра в жизнь" чувствуется если не разочарование в том, что произошло с нашей страной за последние годы, то тревога за будущее - точно. - Да, мы оказались не готовы к свободе, что, в общем, неудивительно. Россия всегда была страной рабской, крепостной, монархической, с жандармерией и цензурой. А сегодня у нас абсолютное отсутствие цензуры и в связи с этим отсутствие нравственности. Можно потребовать полную свободу для водителей и отменить тормоза - пусть едут, куда хотят, и никогда не тормозят. Хорошее было бы тогда движение! Впрочем, на московских улицах мы видим нечто похожее... - Вы играете в нескольких спектаклях МХАТ им. Чехова, Театра имени Моссовета, "Школы современной пьесы". Справляетесь с такими высокими нагрузками? - Действительно, я играю слишком много для своего возраста. Надо как-то сокращаться, но с выходом нового спектакля это очень трудно сделать, да и роли хорошие - жалко бросать. Когда-то существовали государственные нормы нагрузки артистов, они давно забыты, а зря. Так вот, мне по ним полагалось бы играть не более восьми раз в месяц, а у меня сейчас получается чуть ли не вдвое больше - от 12 до 15 выступлений. Помимо спектаклей я выступаю с сольными концертами, когда приходится быть одному на сцене в течение 2-3 часов. У меня очень сложная программа, и обычно каждый концерт отличается от другого. Я использую произведения более 50 авторов, и если прочитать программу полностью, то это займет 24 часа. - Как считают некоторые театральные критики, ваш уход из ленинградского Большого драматического театра, где вы проработали 20 лет под руководством Товстоногова, и переезд в Москву в 1979 г. сломали вашу актерскую карьеру... - Да мало ли что говорят! У меня все плохо складывалось в Ленинграде, мне запретили выходить на сцену, закрыли доступ в кино, на радио, телевидение. Я раздражал обком партии, меня вызывали в КГБ, за мной числились опасные связи с Солженицыным, Эткиндом, меня обвиняли в исполнении со сцены стихов Бродского. Возможно, сыграло роль и то, что я находился в Чехословакии в августе 1968 г. и в отчете о поездке написал, что считаю ввод советских войск ошибкой. Питерская и московская жизнь были очень разными, но переезд в Москву, где мне довелось работать с Пляттом, Раневской, Евстигнеевым, не стал шагом назад. Школе Товстоногова я не изменял и не изменяю, а лучшими в своей актерской судьбе считаю 90-е годы. - Сергей Юрьевич, изменился ли зритель за те 40 лет, что вы выступаете на сцене? - Зритель меняется, портят его и сам театр, и телевидение, которое нетерпеливо и угодливо развлекает, не давая ни секунды, когда человек может остаться самим собой. Если зритель плохо принимает спектакль, виноват в этом театр. Не обязательно тот театр, в который пришел зритель сегодня, а театр в целом, все чаще превращающий спектакли в пестрый балаган. На зрителя наступают громкой музыкой, ритмичными движениями, яркостью костюмов, спецэффектами. Театр слишком технологизируется, как это происходит сегодня и с медициной. При этом теряется то, что составляет, на мой взгляд, природу театра, - возбуждение воображения зрителя, которое делает его сотрудником актера. Это высшее наслаждение и для того, и для другого, развлечение для ума и сердца. Думаю, следование принципу, который Маяковский называл "Сделайте нам красиво", - опасное заблуждение. Я предпочитаю слова Брехта о том, что театр должен вступать в диалог со зрителем и будоражить его мысль. А в результате рождается истина. Беседу вел Федор СМИРНОВ. |